Письмо шестое
Слепота и ослепление
Вы помните, конечно, знаменитый образ того талантливого деятеля, который был не только «картежник, дуэлист», но «и крепко на руку нечист».
Когда ж о честности высокой говорит,
Каким–то демоном внушаем,
В глазах огонь, лицо горит, —
Сам плачет, а мы все рыдаем.
Этот гениальный образ, не сочиненный, а живьем схваченный и увековеченный Грибоедовым, представляет собою настоящий тип, русский и всемирный. И вот яркое опровержение ошибочной теории, издавна распространенной и в философии, и в общественном мнении, и обманувшей даже мудрейшего из эллинов, Сократа, с именем которого она остается связанной. Утверждают, будто человек заблуждается и отвергает на деле истину только потому, что её не видит; поэтому стоит лишь просветить всех людей, и они, познав истину, станут творить её, и добродетель будет царствовать в мире. Такое мнение явно опровергается действительным опытом, который показывает, что явное понимание истины имеет не одинакового, а троякого рода последствия: для одних людей понимать истину значит на деле принимать ее, другие остаются к ней равнодушными, третьих она ожесточает, как это пришлось Сократу узнать на самом себе, когда его разумное служение истине приготовило ему преданных друзей и учеников с одной стороны, а с другой — смертный приговор его врагов, утвержденный «толпой бездушной».
Увековеченный Грибоедовым моралист, крепко нечистый на руку, с полною ясностью видел, по крайней мере, элементарную истину, что высокая честность превосходнее шулерства. Это ясное сознание, наполнявшее его душу восторгом, давало ему полное внутреннее удовлетворение, не оставляя места для забот о согласовании дел со словами и чувствами. Это есть самый распространенный тип людей, видящих истину и не творящих её. Имею ввиду, разумеется, лишь сущность дела, а не художественную яркость образа и резкость контраста. Не у многих, конечно, увлечение высокими словами доводит слушателей до рыданий, и точно также не у многих уклонение от исповедуемых на словах идеальных норм доходит до крепкой «нечистоты на руку». Но типичен тот психологический обман, который подменивает эстетическим удовольствием нравственное удовлетворение. Весьма многочисленную разновидность этого типа составляют те благочестивые люди, которых религиозная потребность вполне покрывается наслаждением от обрядовой и эстетической стороны церкви, без всякого намека на интерес к жизненной задаче христианства. Другую разновидность составляют так называемые люди сороковых годов, тургеневские герои и т. д. Все эти люди, столь разнообразные в других отношениях, сходятся между собою в том, что истина есть для них предмет теоретического понимания и эстетического наслаждения, а не практического исполнения, о котором они просто забывают. Все они, не исключая и грибоедовского проповедника высокой честности, заслуживают извинения, потому что в своем увлечении, так же, как и в забвении, они бывают, вообще говоря, искренними, потому что, легко нарушая практические требование истины, они не вооружаются против самой истины и даже прославляют ее своею платоническою любовью.
Но в наше время пестрая толпа этих платонических поклонников истины, которые одним своим существованием опровергали тот сократовский взгляд, что ясное знание истины достаточно для добродетели, — начинает все более и более редеть, и все смелее, но и безумнее, выступают люди другого рода, которые не только видят истину, но и ненавидят её, — именно потому ненавидят её, что слишком хорошо видят её, не теоретически и эстетически только, а со всеми её практическими требованиями и последствиями. Они ненавидят истину за то, что она обязывает их к действиям, которых они не хотят. Кроме духовно–слепых, утративших способность ясного зрения в силу болезни души, унаследованной от предков и приобретенной собственными привычными грехами, — слепых, которые еще могут исцелиться и прозреть, и кроме тех, которых духовное зрение ограничено лишь одною стороною истины, и которые, хотя с большим трудом, но все–таки допускают исцеление, есть еще души, сознательно, по собственному решению ослепляющие себя из ненависти к истине, которую они видят вполне и со всех сторон. Такие самоослепленные не могут быть исцелены, потому что они не хотят исцеления.
Если не останавливаться на внешних оболочках, легко ощутить это духовное зерно зла: ненависть к истине за то добро, которое она выражает, которого она требует и к которому ведет. Едва ли можно ненавидеть истину только теоретическую — за то одно, что она истина; едва ли кто–нибудь отрицал с ненавистью, что дважды два четыре, — но, если суждение формальное столь же достоверное, как и это, связано по своему содержанию с каким–нибудь нравственным требованием, — как много людей вооружится против него с яростью.
Возненавидев истину за усмотренную ими связь её с добром, эти люди естественно отворачиваются от неё и перестают её видеть, только чувствуя за своими плечами её враждебное присутствие. Ослепленные ненавистью в своем сердце, они скоро теряют и умственное зрение и становятся под конец немощными и безвредными. Все дело в том, что внутренняя, существенная связь между добром и истиной не может быть окончательно порвана. Поэтому, если люди умственно слепые от наследственных и приобретенных грехов, но сохраняющие в сердце своем семя добра, неизбежно кончат тем, что прозреют и увидят истину, то столь же неизбежно люди зрячие, хорошо видящие истину, но ненавидящие её в сердце своем за то добро, которое есть в ней, — неизбежно они под конец ослепнут и умственно. Это постепенное просвещение добрых слепых и ослепление злых зрячих составляет основной нравственный смысл исторического процесса или всемирного суда, как сказано: «На суд Я в мир сей пришел, чтобы невидящие увидели, а видящие стали слепыми».
18 мая 1897г. Неделя о слепом
|
